Три ответа моим читателям

В наш обезличенный век живое общение постепенно становится анахронизмом. И с большей частью людей, присылающих мне письма, лично я не знакома. Я не пожимала их рук, не видела их глаза. Всё, что связывает нас – это строки их писем, подсвеченные моим ноутбуком. Но за этими строчками мне слышны голоса. Голоса моих читателей: робкие и властные, настойчивые и равнодушные, рассеянные и проницательные, обвиняющие и сочувствующие. И возникает диалог, виртуальный, но всё-таки диалог: вопрос – ответ, вопрос – ответ. У каждого из вопросов имеется свой автор, которому я искренне благодарна. Простите, но я не называю здесь ваших имен: вы не давали мне такого права.

 

– Не кажется ли Вам, что Вы впустую тратите время и силы, обсуждая в своих книгах такие заведомо несбыточные мечты, как все эти путешествия во времени, искусственные реинкарнации, радости и печали зеркальных людей либо не существующих в природе Homo in tempore?

Нет, не кажется. Полностью оставим в стороне все мои гипотезы о том, как люди, мечтая, неизбежно становятся творцами других миров [1]. Будем исходить из обыденных представлений. Не вдаваясь в дискуссию о возможности или невозможности управления временем – независимо от того, какой именно смысл вкладывать в слово «управление», – замечу одну очень важную, на мой взгляд, вещь: мечтать полезно. Даже в том случае, когда мечты кажутся несбыточными. Полезно хотя бы по той же самой причине, по которой мы любим смотреть на недостижимые для нас звезды: это немножко поднимает ввысь. Или по той же самой причине, по которой люди мечтают об идеальной любви, тоже, строго говоря, несуществующей. Или потому что «иногда одной только веры бывает достаточно, чтобы полностью изменить духовный мир человека [2]». Наконец, даже самые несбыточные мечты иногда неожиданно сбываются, и лучше быть внутренне готовыми к исполнению своих дерзких и безумных желаний.

Мне говорят, что восставать против течения времени так же бессмысленно, как восставать против естественных сил тяготения. Но протест против силы тяготения, в частности, означает желание оторваться от Земли и отрицание известного тезиса: «Люди не птицы, летать не умеют». Разве в какие-нибудь античные времена мечты о людях, способных летать, не казались дерзкой и бесплодной выдумкой, достойной одних только бездельников и глупцов? А смогли бы мы построить самолеты, смогли бы дотянуться до космоса, если бы этих бездельников, грезящих о небесах, не существовало? Не должны ли мы, посылающие космические корабли к другим Солнцам, сказать за это спасибо глупцам и безумцам из античных времен?

 

– Не кажется ли Вам, что Ваши книги увеличивают уровень зла в нашей и без того несовершенной Вселенной? Ускоряют рост ее энтропии и приближают конец? Прибавляют грусти к "КПД несовершенства" этого мира?

– Мастерство – это интересно, но приносит ли оно больше света, ясности, добра, красоты? Или оно мастерски ведет в другом направлении? Ведь красота одна не бывает, обязательно рядом прячутся истина и доброта, так как они любят быть вместе.

Вообще, для взрослой серьезной литературы нескольких последних веков характерно постепенное нарастание пессимизма. Достаточно сравнить книги эпохи Возрождения или Просвещения с тем, что выходит сегодня из-под пера признанных властителей дум. Такова объективная реальность текущего этапа истории. В «Записках мизантропа» я нарекла наш век «эпохой духовного безвременья». Сегодня, семь лет спустя, я могу сказать и иначе: эпоха сосредоточения зла.

Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что я не изобретала какого-то нового и ори­гинального зла; я изображаю зло объективно существующее, и каждый вправе сам решать, куда ему теперь сваливаться: в безысходность или в катарсис. Стоит ли изображать объективно существующее зло? Наверное, стоит. Если уж окружающий мир так полон печали, не лишним будет увидеть эту печаль со стороны и не прятаться от нее.

Есть и другое, более важное соображение. Если наша цивилизация уникальна по способу восприятия времени – а скорее всего так оно и есть [3], – то понятия добра и зла служат уни­кальной характеристикой, особенным преимуществом именно нашей цивилизации. И в боль­шей степени это касается именно зла, страха или печали, потому что гармония, покой и всеоб­щая любовь скорее характерны как раз для существования в неподвижном либо в обратимом времени. Тем более стоит сосредоточиться на них поподробнее. Не будем так же забывать и о том, что зло – оборотная сторона добра. Без напряжения и тревоги диссонанса нельзя в полной мере ощутить прелесть консонанса. Диссонанс, драма – из этого выросла вся европейская культура (в отличие от культуры Востока).

А энтропия Вселенной вольна возрастать, как ей заблагорассудится. Если я своей дея­тельностью приближаю завершение каких-то процессов, чью-то смерть: неважно, цивилизации, Галактики или Вселенной, – даже в этом крайнем варианте я не вижу в своих действиях ничего преступного. Мы все конечны! И требовать, чтобы Вселенная существовала как можно дольше, столь же бессмысленно, как требовать, чтобы каждый человек в течение своей жизни съел как можно больше котлет. Наверное, у человеческой жизни есть и какая-то другая цена.

Наверное, меня, как автора, должно беспокоить другое: кто захочет читать мои тексты, несущие в себе страдание, зло и печаль? Да еще в наш потребительский век, когда завоевание читательского рынка, умение понравиться публике намного важнее самого умения творить. Но тут мы невольно переходим к ответу на следующий вопрос.

 

– Прячась за вымышленные персонажи, то, что лично проживает из прошлого и как про­живает это самое прошлое сама Шуликовская – Шуликовская не сказала. Разгадывать ребусы и шарады прожития чужого квазиличного прошлого нет никакого смысла.

– Почему Вы постоянно пытаетесь сопровождать свои книги какими-то дополнительными пояснениями? Разве автор не должен говорить всё, что необходимо, в своих книгах?

– Вы не боитесь, что Ваши рассуждения могут напугать и тем самым оттолкнуть от Вас потенциальных читателей?

Все три замечания на самом деле связаны между собой.

Я бы сказала, что существуют два принципиально различных подхода к информации. В сов­ременном рыночном мире преобладает подход, в соответствии с которым информация – это товар, а товар необходимо как можно выгоднее продать. Или, если угодно, обменять, причём не обязательно на деньги: на социальный статус, на любовь окружающих, на гарантии выживания в нашей человеческой стае. Отсюда – стремление сделать имеющуюся у себя информацию как можно более привлекательной, чтобы увеличить число потенциальных покупателей.

Однако существует и другой подход, намного более древний и в некоторых случаях намного более правильный. Бывали времена, когда информация – по крайней мере, наиболее ценная ее часть – считалась сокровищем, а с сокровищами обращаться следует осторожно. С одной стороны, владелец должен оградить его от рук недостойных. С другой стороны – сделать так, чтобы достойные смогли им воспользоваться. Отсюда – дополнительные препятствия на пути к обладанию этим сокровищем. Намеренная туманность текстов, в которых автор загадывает читателю загадки: пусть их разгадает только тот, кто способен разгадать. Стремление напугать ищущего: пусть дорогу осилит только тот, кому это действительно необходимо. И в то же время – множество рассеянных повсюду подсказок, самой существенной из которых в идеале должна оказаться сама прожитая автором жизнь, все сказанные вслух слова, все поступки.

 

Я не вправе судить о том, станет ли когда-нибудь моя информация сокровищем. Но вот товаром она точно не станет. Надеюсь, что никогда.

---

1. См. об этом «Краткий курс общей физики», часть 5 (с. 384).

2. Презентация в МГУ.

3. «Призрак сознания» раздел V (с. 15) и раздел VII (с. 22).