Предисловие, написанное для посетителей сайта «Центр предвосхищения»

Уважаемые мои собеседники!

Поскольку наше общение в конце концов свелось к обсуждению взаимосвязи науки и паранауки, критериев истинности и глобальных познавательных целей, я предлагаю вашему вниманию одну мою очень старую статью, написанную в весьма вольном стиле и посвященную этим же вопросам. Пятнадцать лет назад меня за нее страшно ругали, десять лет назад советовали держать свое мнение при себе, пять лет назад стали появляться люди, которым кое-что вроде бы понравилось, и они напечатали в журнале несколько более наукообразный пересказ этой статьи. Я же за это время только все больше убеждалась в своей правоте. Это не означает, что в моих примерах и аргументах нет ошибок, они наверняка есть, потому что по образованию я не историк и не философ. Так что за критику буду благодарна.

Тем не менее я до сих пор полагаю, что основные идеи, высказанные в этой статье, справедливы. А идеи эти следующие.

Во-первых, наука в ее современном состоянии, в сущности, восходит к эпохе европейского Возрождения. Законы природы, сформулированные в те времена, постепенно уточняются, но не оспариваются. При этом более ранние законы вызывают больше доверия, чем более поздние. Критическим периодом здесь, видимо, будет граница 19-20 веков. Так, например, теорию относительности критикуют довольно часто, а законы динамики, сформулированные Ньютоном, – никогда. Закон всемирного тяготения неоднократно и по-разному уточнялся, но сам факт взаимного притяжения тел, обладающих массой, под сомнение не ставился уже очень давно. В таблицу Менделеева время от времени добавляют новые элементы, но сам периодический закон неизменен. Основы дифференциального и интегрального исчисления за последние пару веков получили новую формулировку, но их суть от этого не изменилась.

Во-вторых, такая ситуация не может продолжаться вечно, поскольку я в принципе не допускаю вечного и бесконечного развития в одном и том же направлении. Законов диалектики вроде бы тоже никто не отменял, в том числе закон отрицания отрицания. Поэтому рано или поздно нас ждет новый ренессанс, во время которого современная наука будет либо раскритикована и ниспровергнута, причем ниспровергнута именно до основ, до Галилея, не говоря уже о Ньютоне, до самых первых и общепринятых законов природы, либо раскритикована и отодвинута в сторону как неинтересная и несущественная, полностью забыта, опять-таки вплоть до самых первых и общепринятых законов природы. Кто сейчас вспомнит, какие вопросы решала средневековая схоластика? Ни вопросы, ни ответы на них, ни методы доказательства своей правоты никому неизвестны и неинтересны, кроме узких специалистов-историков.

В-третьих, признаки грядущего тупика уже становятся очевидны, хотя здесь со мной запросто можно спорить. Хорошо, очевидны для меня. Мы еще не зашли в тупик, но приближаемся к нему в достаточно бодром темпе (подчеркиваю, что это мое мнение). Я отвожу еще несколько десятилетий на то, чтобы вдоволь наиграться с новыми информационными технологиями и устать от них, чтобы понять, что избыток и доступность информации бывают так же вредны, как и ее недостаток (так гипервитаминоз бывает опаснее авитаминоза). И еще несколько десятилетий - на то, чтобы позабавиться открытиями в области медицины, подойти к грани абсолютного здоровья и бессмертия – и ужаснуться. Впрочем, возможно, я слишком хорошо думаю о людях. Возможно, они никогда не устанут забавляться игрушками, а животный страх смерти перекроет и голос совести, и доводы разума. Но однажды, скорее всего, все же наступит кризис. И было бы очень неплохо, если бы к тому времени уже существовал костяк другой науки, науки будущего, решающей новые задачи, стоящие перед человечеством. Какой будет эта наука? Наверное, лучше спросить у любителей пророчеств.

Почему я решила разместить свои рассуждения на этом сайте? Да потому что хочу предложить к обсуждению несколько тем.

1. Многие из нас (и я в том числе) на настоящий момент имеют свои личные научно- философские картины мира, как правило, известные и интересные только автору и ограниченному кругу его знакомых. Если раньше ощущался недостаток философских систем, то теперь наблюдается их избыток. Информации становится слишком много, она обесценивается. Не служит ли это одним из признаков надвигающегося кризиса?

2. Допустим, в одном из будущих вариантов науки научное творчество, то есть работа по созданию новой информации, сведется к пророчеству. Труд ученого будет сводиться к тому, чтобы заглянуть в будущее и подсмотреть, в чем состоит решение поставленной задачи. Насколько это приемлемо для посетителей сайта с точки зрения этики? Не будет ли тем самым умаляться достоинство человека-творца?

3. Какие критерии истинности вы бы предложили для предвидения будущего? Как отделить пророческий сон от обычного, пусть даже очень яркого, связного, с логичным сюжетом? Как определить, является ли данное конкретное пророчество, полученное неважно в каком ИСС, настоящим? Ведь наверняка случаются и ложные, причем появление ложных тоже должно чем-то объясняться.

Короче, приглашаю спорить, осуждать, ругать, задавать вопросы.

2013 г.

De scientia

Вместо предисловия

Представим, что перед группой ученых поставлена следующая задача: создать полозья с уменьшенным коэффициентом трения, чтобы сани, это весьма полезное в зимних условиях средство передвижения, можно было использовать и летом.

Один из путей решения этой задачи – организовать целую сеть научно-исследовательских институтов, поручить одному из них изучить структуру почв в зависимости от местности, другому – в зависимости от климата и погодных условий, третьему – подобрать оптимальные сплавы для каждого типа почвы, четвертому – разработать различные варианты сечения полозьев, пятому – найти оптимальное распределение груза, шестому – придумать улучшенные варианты смазки в зависимости от почв, климата, сплава, формы полозьев и распределения груза и так далее. Все эти институты необходимо укомплектовать новейшей дорогостоящей аппаратурой, собрать талантливых специалистов высокой квалификации, многие из которых за время работы напишут серии великолепных статей и защитят диссертации. Наконец, после долгих лет поиска, после многочисленных опытов и тщательных подсчетов будут созданы новые сани, чудо-сани, скользящие по земле с коэффициентом трения вдвое меньшим, чем обычно, - невиданный успех, великолепный результат! Конечно, если ни на йоту не отступать от рекомендаций ученых. Но есть и другой путь – изобрести колесо…

Создателя колеса (а им может стать только один конкретный человек) никто не сочтет выдающимся ученым, скорее, его назовут остроумным, и любой, увидевший его изобретение, непременно скажет, что и сам предполагал нечто подобное, но ввиду большой занятости не смог додумать эту мысль до конца. Колесо тут же используют по назначению, хотя многие так и не смогут понять, почему же оно, даже грубо, далеко не идеально выполненное, все-таки катится.

Кризис современной науки

Думая о развитии современной науки, вспоминая гигантские пласты накопляемой информации и все более и более узкую специализацию, возможно представлять себе мощное, быстро растущее дерево, вобравшее в один могучий ствол соки, запасенные множеством корней, затем, на высоте нескольких метров, разделяющееся на сучья, ещё достаточно крепкие, хотя и менее прочные. Сучья, в свою очередь, через некоторое время расходятся на несколько ветвей, ещё менее крепких и прочных, те тоже делятся и растут уже не столько в высоту, сколько в ширину. Но если у любого дерева наступает рано или поздно момент, когда самые многочисленные и самые тонкие отростки закончатся листьями, то рост и развитие нашей науки мы полагаем бесконечным и вечным. Прогнозы о все более и более многочисленных армиях все более и более узких специалистов кажутся нам оптимистичными. И даже самоуверенное утверждение, что в современной науке Галилей и Ньютон оказались бы не более чем ординарными тружениками, а современный ученый, желающий занять видное место в среде своих собратьев, должен десятикратно превосходить способностями Галилея и Ньютона вместе взятых, даже это самоуверенное утверждение воспринимается нами как доказательство триумфа науки. И с легким сожалением отмечает нынешний человек, что нет больше универсалов, способных постигать все области научной мысли. Да и универсалов, работающих в разных областях одной науки: географии, например, биологии или химии – уже нет. И универсалов, знающих все о какой-то более узкой области одной науки – нет… Что ж, согласимся, что растущее человечество сможет обеспечить гигантскими темпами растущую потребность в тружениках науки, талантливых, как Ньютон и Галилей, но тем не менее остающихся на ординарных постах рядовых от познания природы. Согласимся, хотя не мешало бы сравнить темпы роста населения и темпы развития науки, да не забыть, что демографический взрыв, по-видимому, остается позади, и в дальнейшем количество людей может не только перестать увеличиваться, но даже начать уменьшаться. Но давайте же посмотрим на нашего рядового молодого ученого, полного сил и таланта. Какая судьба ожидает его? Какая работа?

Когда-то для занятий наукой было достаточно элементарной грамотности и элементарного здравого смысла. Сейчас дела обстоят совершенно иначе. Наш молодой человек должен как минимум лет десять обучаться в средней школе, чтоб получить самое общее представление о науке в целом, затем еще лет 5-6 изучать основы выбранной отрасли науки и – чуть подробнее – избранную область в избранной отрасли науки, затем ещё несколько лет посвятить знакомству с ещё более узким кругом фактов, методов и идей, касающихся его круга задач, и каждый раз, решая поставленную перед собой задачу, всё больше времени и сил тратить на знакомство с результатами коллег и предшественников, всё меньше – на творчество, на смелые оригинальные мысли. Есть ли конец у этого пути? Не сведется ли когда-либо научная работа к простому накоплению и различным методам переработки фактов? Естествознание, начавшееся когда-то с классификации, ей же и закончится? Не станут ли справедливыми слова, что для занятий наукой нужен не ум, а скорее особый род глупости? Конечно, такая гипотеза возмутительна для всякого, кто верит в человечество и прогресс. Но средневековые схоласты тоже бы возмущались на нашем месте. И тоже бы верили. И софисты бы возмутились. И египетские жрецы.

Кстати, внимательно приглядевшись, можно найти кое-какие признаки упадка уже в нашем времени. Упадок этот менее касается более молодых, ещё сильных, ещё здоровых наук, но в старом естествознании он достаточно заметен. Это, например, всё большая прожорливость науки и всё меньшее число молодых ученых из так называемых развитых и свободных стран Европы и Северной Америки. По-видимому, новое поколение, так любящее уходить различными способами от действительности, предпочитает развлекаться с помощью фильмов, где носитель древней мудрости жрецов или далекого, желательно восточного, народа побеждает представителей современного мира, верящих в силу разума и отвергающих чудеса. А в науку скорее приходят представители тех самых восточных стран, чьи народы исторически ещё не успели отвыкнуть от тяжелого нетворческого труда, лишенного размаха и перспективы, от умения благодарить судьбу за самый факт своего существования, не притязая на карьеру сверхчеловека. Ибо какие перспективы, какие захватывающие планы сможет нам предложить нынешняя наука? Технические перевороты, когда-то поражавшие воображение философа и поэта, превратились в тему для очередного рекламного ролика. В науке, проходящей долгий путь от искусства до ремесла, открываются неплохие перспективы для карьеризма, подличанья, лакейской угодливости. Выросло поколение, не помнящее не только появление автомобилей, телефонов, авиации или кино, но и чудо покорения космоса, возможно, на какие-то часы заставившее людей ощутить себя человечеством. Так может быть, апофеоз науки, время её невиданной значимости в глазах людей уже позади? А впереди – падение?

Но почему же так краток был век роста, расцвета и загнивания науки? Почему именно нам не повезло жить в этот век? Что это – случайность?

Путешествие в прошлое

Очень часто, рассматривая исторические факты, относящиеся к минувшим эпохам, мы затрудняемся верно их истолковать, настолько трудно бывает понять образ мыслей и видение мира прежнего человека. Есть незаметные сдвиги в сознании поколений. Так копятся незначительные изменения в языке, и вдруг вырастают люди, говорящие уже не на латыни, а по-итальянски, (Как говорится, поразительное превращение. Если б только подсмотреть его тайну.) Думают ли те, кто ужасается кошмарам рабства и тирании, об участи рабов как вечных детей, которыми можно распоряжаться по своему усмотрению, которых можно наказывать, но за которых нужно принимать решения, которых надо кормить, одевать и воспитывать? А что мы знаем о преимуществах наследственной власти, позволяющей правителю достигать социальной вершины, не опираясь на сомнительные методы и поддержку сомнительных кругов, править, не расплачиваясь с теми, кто привел на эту вершину? Что мы знаем о привычке повелевать, идущей с раннего детства и воспитывающей умение брать на себя ответственность и не сомневаться в верности подчиненных (а часто именно сомнения в верности невольно приводят к предательству)? И черты характера, видимые для нас как аномальные, прежде рассматривались как естественные и весьма полезные. Что мы знаем о волшебном, сверхъестественном умении расчленять слово на отдельные звуки, об умении, которое мы спустя тысячелетия всасываем чуть ли не с молоком матери? Понимаем ли мы, почему средневековый человек не видел и не мог видеть противоречий между большой и малой эсхатологиями? И почему так долго и трудно формулировался салический закон, казалось бы, простейший принцип престолонаследия? Не стараемся ли мы наделить наших предков нашей дисциплиной и логичностью мышления, не сознавая, что они мыслили и видели мир не хуже и не лучше нашего, но – по-другому? Что мы знаем об умении верить или терпеть?

Если попытаться понять дух наших предков на основе их же собственных сочинений, то первые их шаги (по крайней мере те, о которых можно догадаться по писаной истории человечества) должны напоминать проявления ориентировочного рефлекса: стремление разобраться в окружающем мире («Где я? Что это?»), освоиться с самим собой («Кто я?») и научиться приспосабливать окружающее и внутреннее «я» друг к другу, не причиняя себе при этом ни физической, ни душевной боли и, наоборот, стараясь получить максимум удовольствия, где удовольствие – благо, понимаемое в разных смыслах. Те, кто умели достигать желаемого результата лучше других, могли считаться умными (мы бы скорее назвали их мудрыми).

Оставляя в стороне эзотерические учения Древнего Востока, где адептам предоставлялась возможность наслаждаться всё большей властью и обладанием тайной, попробуем рассмотреть античную философию с этой точки зрения, надеясь на ценность любой точки зрения для науки. (Не желая вникать в терминологию, будем называть наукой всё то, что когда-либо играло или будет играть в жизни людей ту роль, какая отведена нынешней науке.) Так, в сочинениях Платона можно найти отзывы о добродетели как о знании благ и о значении мудрости как умения пользоваться благами и быть счастливым. Или: «Благодаря ей [софистике] можно стать всех сильнее и в поступках, и в речах, касающихся государства». Или, далее, «великим была бы она [рассудительность] благом, если бы оказалась способной руководить и домашним, и государственным обиходом». Или, наконец, «искусство должно составлять в душе строй и порядок». По-видимому, Платон считал благом упорядоченность в душе, в мыслях, в доме и в государстве, старался научиться достигать этого блага и научить других, и создать картину мира, вносящую желаемое благо в его душу. Другие философы (т.е. фактически учёные вообще в нашем смысле слова) могли считать благом душевный покой или удовольствия, познание и даже страдания (при желании в их работах наверняка можно найти подтверждение этой гипотезы). И стоит ли удивляться, что тот же Диоген Лаэрций одинаковое внимание уделяет и остроумной фразе какого-нибудь мудреца, и его натурфилософии, и сложным логическим построениям, и общественной деятельности, и семейной жизни? Не были ли для него эти факты одинаково ценными, одинаково научными? Вспомним перечисление различных наук в Эсхиловом «Прометее». («От Прометея у людей искусства все…»)

«Немногого же достигла их наука за долгие века своего существования», - может сказать современный человек. Но разве мы не меряем достижения науки нашей меркой, не применяем наши понятия о научной ценности и открытиях? А ведь во многом был преодолен страх перед жизнью (как часто проскальзывает в трагедиях этот мотив – расплата за чрезмерное счастье: «Счастливейшим из смертных был Эдип сперва, а после…») и желание прожить хоть как-нибудь, хоть в относительной сытости и безопасности (что повлияло, кстати, на крушение рабства). Фактически были созданы различные «правила игры» для людей. Правда, философы предпочитали рассматривать себя в этой игре как исключение. И, кроме того, нам, бессознательно, с детства, умеющим пользоваться словами и абстрактными понятиями, сложно представить всю растерянность перед многозначностью и расплывчатостью слов, особенно заметную у софистов. Мы не думаем, что наше умение обращаться со словами и идеями вырабатывалось не одно тысячелетие, что аккадцы, например, заимствовали у шумеров немногим более 300 иероглифов, а словарь, позволяющий читать все известные ассиро-вавилонские тексты, включает порядка 10000 слов, да и египтяне, насколько можно сейчас судить, обходились где-то тысячью знаков (для сравнения: японцы используют в своей письменности более 1800 китайских иероглифов, в современном китайском же языке их более 60000, а слов, конечно, гораздо больше, т.к. большинство слов состоят из двух, а некоторые – из трех и четырех иероглифов). Нам сложно понять, что овеществленность, предметность многих абстрактных идей, так видимая, например, у Аристофана и отраженная в мифах, - не причуда, не сказка, а стиль мышления, слишком тяжело было вообразить абстракции как-то иначе. (Даже в пьесах Шекспира, не столь далекого от нас, чувствуется большая, чем в современной литературе, материальность описаний и сравнений.) Мы забываем, что в современных языках большинство абстрактных понятий передаётся с помощью слов, заимствованных из древних языков, но в них те же самые слова обозначали реальные, далеко не абстрактные вещи. И «дисциплина ума», столь почитавшаяся в ближайшие к нам века, не была присуща людям со времени первого костра, первого слова и первого колеса. Раньше, напротив, говорили: «Мышление – это падучая болезнь», - и немногие надеялись познать мир с помощью науки. Так что нельзя оценивать результаты чьего-то мышления, не представляя себе полностью умственных условий, в которых этот кто-то жил. И современный человек, если бы он попытался, воскресив людей прошлого, насильно насадить своё знание, был бы, мягко говоря, не вполне понят.

В качестве другого примера можно рассмотреть европейское средневековье.

Здесь одним из первых приходит на память начало нагорной проповеди: «Блаженны нищие духом!» Вряд ли ум и мудрость, понимаемые в современном смысле этих слов, показались бы ценными средневековому человеку. Скорее они были бы отвергнуты как хитроумные трюки, измышления дьявола. А ценилась здесь благость, праведность, смирение и умение достойными помыслами и поступками заслужить особой милости Божией. И как нынче в книгах могут восторженно написать об ученом, бессонными ночами проводившем эксперимент за экспериментом, проверявшем идею за идеей, неустанно следившем за каждой работой своих коллег, чтоб использовать и развить их достижения, - и открывшем новый закон природы, точно так какой-нибудь юный восторженный отшельник тысячу лет назад мог думать о святом, проводившем жизнь в молитвах, отказавшемся от мирских благ, жившем на хлебе и воде, спавшем в гробу – и заслужившем божественное откровение относительно какого-нибудь неясного места святого писания. Нам гигантская работа по составлению священного предания серьёзной не кажется. Но ведь в те времена те, кого мы зовём провозвестниками новой эры, зачинателями науки, были отщепенцами и лентяями, юродивыми, если не хуже. И в нашем обществе есть люди, жаждущие откровений Божиих и новых священных книг. Как к ним относится средний современный человек? А руководители католической церкви, например, как к ним относятся? Вряд ли современный пророк может иметь столь же высокий социальный статус, как современный ученый. А те, столь смешные пару веков назад (мы о них уже не имеем ни малейшего представления), бессмысленные и запутанные работы поздних схоластов, столь смешные, как и работы поздних софистов, - не являются ли они прообразом смешных и запутанных работ наследников наших ученых? Правда, развлекаться и зубоскалить будут не сами ученые, а те, кто когда-нибудь объявит их оторванными от жизни шарлатанами.

И какой кромешный труд был затрачен богословием, чтоб из греховных и сознающих свой грех радостных детей, изображенных на соборе Парижской богоматери, создать, не желая того, людей Ренессанса [1], готовых вобрать в себя и покорить весь мир?

Ренессанс

Рассуждая о науке, практически возникшей с началом Ренессанса, попытаемся хотя бы приблизительно представить тот переворот в сознании людей, который произвели Великие географические открытия и прочие события XIV-XV веков в Европе. Что бы случилось с нами, обнаружь мы цивилизованную планету, находящуюся хоть и далеко, но всё же в пределах досягаемости для каждого конкретного человека? Добавим к этому изобретение и широкое распространение книгопечатания, повлекшее, как ни странно это звучит, отрыв культуры Ренессанса от культуры средневековья. Действительно, лучше всего получать представление о какой-нибудь эпохе с помощью книг. Но если попробовать просто прочитать книгу, быстро и легко, как это делает нынешний человек, и попробовать прочесть ту же книгу медленно и по складам, часто с трудом разбирая буквы, да на чужом языке, если одновременно (а так чаще всего и делалось) переписать её гусиным пером на неподатливом пергаменте, - возникнет впечатление, что прочитаны две разные книги. Отличие даже более существенное, чем впечатления от пьесы, найденной в многотомном собрании сочинений, и пьесы, увиденной в театре. (Кстати, похожий разрыв в истории культуры должен быть и в начале средневековья. По-видимому, он связан со сменой религии и переселением народов. Впрочем, тут предпочтительнее узнать мнение профессиональных историков.)

Чтобы составить себе хоть какое-то представление о людях, стоявших у истоков науки, надо прочитать итальянские новеллы XIV-XVI веков и понять, почему так светло, точно блестящая победа, описаны безнравственные проделки, которые теперь следовало бы поместить в детскую стенгазету либо в уголовную хронику. (Пожалуй, легкую схожесть настроения можно найти в первых романах Честертона, но он и связан всеми помыслами со средневековьем.) Следовало бы почитать шекспировские комедии и комедии классицизма, чтоб уловить смену интонации. А мы тем более выросли из того настроя, который породил нашу науку.

Прародителем современной науки обычно считают Галилея, отмечая роль, отведенную эксперименту при проверке той или иной гипотезы. Именно соответствие законам природы, установленное с помощью эксперимента, является критерием истинности. В настоящее время оно доведено до статистического понимания законов природы. Такой критерий кажется нам естественным. Но ранее сочли бы греховным судить о мире, доверяясь собственным глазам и собственным адским машинам, не заручившись милостью и благоволением господним. А ещё раньше даже величайшим умам сложно было бы понять, что такое эксперимент и что такое истина.

Пока знания, добытые вышеуказанным способом, ещё кажутся нам ценными, но кто знает, какими уничижительными словами наградят потомки наши представления о мире и наши ценности.

Путешествие в будущее

Возможно, стоило бы подробнее рассмотреть некоторые некардинальные изменения в языке науки, позволяющие на некоторое время путем обобщений избавиться от нагромождения фактов и запутанности теорий. (Так в математике простой алгоритм умножения и деления столбиком и переход к арабским цифрам позволил избавиться от многочисленных частных «теорем» и ликвидировал все школы и направления, развивавшие теорию умножения и деления натуральных чисел. А короткие и компактные записи алгебраических уравнений положили конец турнирам серьёзных ученых, соревновавшихся в нахождении корней квадратных и кубических трёхчленов.) Такие вещи можно рассматривать как косметический ремонт, но каждая новая ступень обобщений будет даваться со всё большим трудом, и всё меньше будет выигрыш во времени обучения будущего ученого.

Лучше выскажем несколько гипотез относительно возможных путей развития науки. Эти гипотезы ценны только как пример, ни в коем случае не следует видеть в них пророчество или искать доказательства их справедливости.

Итак, когда-нибудь наступит разочарование и в эксперименте как критерии истинности, и в математическом аппарате как способе описания мира, и в привычной логике, и, возможно, в языке как способе выражения мысли (особенно это коснется путаницы в гуманитарных науках, порожденной многозначностью слов), и в методах научного поиска, когда большую часть работы ученого куда успешнее может выполнить какой-нибудь искусственный мозг. А вместе с этим наступит и разочарование в целях нынешней науки вообще, и все научные споры последних веков покажутся мышиной возней из-за ничего. Кроме того, может измениться психика людей. В последние века из образования всё больше изгоняется механическое запоминание, а массовое распространение кино, телевидения, видео уменьшает работу воображения. Но все психические процессы взаимосвязаны, и вряд ли кто-то просчитывал возможные перемены в памяти вообще, или в эмоциях, или в мышлении, В какой-то мере здесь наука сама завлекает себя в ловушку. Добавим к этому, что за последние десятилетия провалились попытки разумно и планомерно обустроить общество.

В лучшем случае нынешняя наука станет тем, чем стала алхимия по отношению к химии, т.е. кладовой фактов, которые можно приспособить для своих нужд. Появятся многочисленные отрасли новых наук, а все науки нашего времени вновь объединят, назвав естествознанием, или метафизикой, или как-нибудь ещё. В худшем случае они на некоторое время будут отвергнуты вообще, либо из-за лживости, либо из-за ненужности, а наши века объявят эпохой отсталости и мракобесия.

Появятся другие методы познания и другой взгляд на человеческий ум. Можно будет, например, рассматривать ум как внутреннюю необходимость, как проявление скрытых резервов мозга под давлением особых целей и идеалов данной личности. Очередной изобретатель велосипеда изобретет его не из-за способности к технике, а от того, что он с детства не мыслил себе жизнь без велосипеда, а велосипедов рядом не оказалось. И именно это моральное уродство, эти особые цели и идеалы станут достоинством человека. И биографии наших ученых будут начинаться со слов: «Он с детства любил возиться с математическими (физическими, философскими) объектами». (Это может быть связано с привычкой любоваться собой как красивым животным: реакция на долгие века христианства.) А может быть, будет цениться развитое воображение, способность к представлению сложных объектов вроде бесконечно малых, четвертого измерения, электронного облака либо общественного движения материи. Или умение мыслить эмоциями (как ценилась, если верить исследованиям, у древних греков способность принять состояние духа, угодное данному божеству). Уже сейчас гениальность в искусстве, особенно в музыке, часто рассматривается как умение войти в особое настроение мыслей и чувств. («Он сознает себя творцом новой чувственной основы в жизни духа», - писали о Бетховене.) Позже гении могут творить новые прекрасные состояния духа.

В качестве критерия истины можно будет, например, принять мысль о том, что всё истинно, любая идея имеет какую-то ценность, любая теория в чем-то права. Такой подход, в принципе, уже сейчас мог бы быть возможен и полезен в гуманитарных науках, в философии. Впрочем, здесь фантазии могут быть бесконечны.

Новые ренессансы

Для ученого должно быть неприятно сознавать обреченность науки, которой отдано столько сил и любви. Но можно утешаться мыслями об очередном невиданном взлете наук и искусств, он придет вместе с новым ренессансом и плеядой новых титанов, гигантов, универсалов. Правда, не исключено, что мы не сумеем оценить этот взлет и даже заметить его не сможем. Будет ли ученый по-прежнему самозабвенно заниматься своей работой, зная, что рано или поздно она обречена на забвение? Но разве художник, пишущий картину, или скульптор, или архитектор не знают, что их творения не вечны? Разве, наконец, мать, обнимающая ребенка, не знает, что он смертен? И не покажется ли нам гадким цепляющийся за жизнь старик, готовый пойти на убийство молодых ради своего бессмертия? Поколение должно рано или поздно сменяться другим поколением, иначе неизбежно загнивание и распад: перегруженная память с трудом усваивает новое, консервативный мозг не приемлет изменений в жизни. Но точно так же и цивилизации должны время от времени умирать, давая жизнь другой цивилизации. Иначе запылает ещё одна александрийская библиотека, и полчища варваров заполонят очередной Рим, чтобы дать людям шанс начать все сначала. Наше положение осложняется ещё и тем, что отжившая, но не желающая умирать культура уже не может быть поглощена более молодыми соседями, как это происходило раньше (по крайней мере, в писаной истории человечества, т.к. мне ничего не известно о катастрофе Атлантиды и противоборстве четырех рас, о которых говорят эзотеристы. А гипотеза о невероятных, восхитительных достижениях древних цивилизаций? Их утерянные секреты? Не были ли они заброшены и забыты, потому что какое-то поколение сочло их ненужными и смешными?) По-видимому, нам придется учиться умирать и возрождаться в себе самих. По крайней мере, хотелось бы, чтобы нынешние ученые осознали место и сущность себя и своей работы. Возможно, в будущем ренессанс за ренессансом будут наступать не стихийно, а целенаправленно, и когда-нибудь различные направления в науке смогут сосуществовать, точно различные направления в искусстве. Но и отношение к науке и ученым будет соответствующим.

1997 г.

---

1. Ренессанс, в отличие от ренессанса, — события, происходившие в Западной Европе в XV–XVII веках.