Ответное слово мизантропа [1]

 

Читать рецензии на свои книги всегда любопытно и поучительно, особенно если это умная рецензия, написанная человеком, который и по профессиональной подготовке, и по жизненному опыту заметно отличается от тебя. Никогда заранее не угадаешь, какие сюрпризы поджидают тебя в оценке твоих собственных произведений.

Отвечать на литературные рецензии чаще всего не принято. Если уж ты выставляешь на всеобщее обозрение написанный тобой текст, то будь добр с пониманием относиться к тому, что люди начнут высказывать тебе свое мнение, и это мнение далеко не всегда будет тебя устраивать. Однако мне показалось, что у нас с Вадимом Григорьевичем может получиться очень интересный разговор, хотя и заочный.

Представляю, например, как развеселится Вадим Григорьевич, когда узнает, что я страшно удивилась, прочитав «циклическая дуодецима» про «Маскарад неидеальных людей». Я тут же пересчитала по памяти стихи, вошедшие в цикл, и с удивлением обнаружила, что их и впрямь двенадцать! Так и хотелось сказать: «Дяденька, честное слово, я не нарочно! Это оно само собой получилось!» Действительно, к добру или к худу, но в моих стихах содержание всегда опережало форму. Не могу сказать, что форма меня совсем уж не заботит, однако если бы у меня придумался еще один интересный персонаж, подходящий для участия в маскараде, я бы не задумываясь добавила в цикл еще одно стихотворение, нисколько не озаботившись тем, что стихов у меня теперь – чертова дюжина. А метроритмический рисунок стихов в моем случае чаще всего предопределен их эмоциональным настроем. Иначе говоря, прежде всего я понимаю, что я хочу сказать. Затем решаю, как я хочу это сказать, с какой интонацией. Эмоциональное состояние героя задает мелодику его речи, отделаться от которой я чаще всего уже не могу, да и не считаю особенно важным. Результатом стало упомянутое в рецензии метроритмическое однообразие стихотворной речи, связанное с однообразным настроением всего цикла стихов. Стоит ли удивляться, если я даже не удосужилась их посчитать!

Еще один сюрприз – аналогия между моим Любознательным и Сальери из «Маленьких трагедий». Аналогия любопытная, но, на мой взгляд, не слишком оправданная. Пушкинский Сальери прибегает к сухому анализу звуков, чтобы восполнить недостаток таланта, отсутствующую у себя искру Божию, что в какой-то мере уже святотатство. Сальери мечтает прежде всего о славе, о признании, все его труды обращены вовне, а не вовнутрь, иначе бы он не сжигал свои неудачные произведения. И губит его вовсе не склонность к анализу, а отсутствие таланта и погоня за славой. Любознательный действует из чистой жажды познания, его цель – насытить свое внутреннее «я», а вовсе не публику. В стихотворении нет никаких указаний на то, талантлив Любознательный или нет. Его «геометрические» методы самоанализа особого значения не имеют, процесс постижения себя можно было бы описать и в других выражениях, математичность здесь совершенно не принципиальна. Важнее другое: обратив «глаза зрачками в душу», Любознательный губит себя, но уже не может остановиться, потому что его жажда познания сильнее, чем любая душевная боль и страх. Замечу мимоходом, что в этом стихотворении, помимо всего прочего, можно увидеть и следующий парадокс: когда-то плоды с библейского Древа познания позволили человеку обрести стыд. В случае с Любознательным всё получилось наоборот: познание означает для него полную утрату стыда (а также страха, совести и любви).

Третий сюрприз – сравнение Добродетельного-2 (воспользуюсь этим обозначением Вадима Григорьевича) с героем «Калигулиады»; сравнение, с которым я также позволю себе не согласиться. Калигулой (не настоящим, а героем пьесы Камю) движет открывшийся ему страх смерти. Добродетельный этого страха, судя по всему, лишен, он верит в Бога, а не в богов, в нем вообще нет экзистенциального измерения, он человек другой эпохи, ведь его настоящее имя – Максимилиан Робеспьер. Кстати, я этого и не скрывала. В заголовке прямо указано прозвище “Incorruptible”, причем я честно замечаю, что на русский язык его обычно переводят как «Неподкупный». В эпиграф вынесены дословные цитаты из речей, произнесенных в Конвенте, события стихотворения строго совпадают с деталями биографии, подтвержденными документально. Приведу только один пример: «Я заглянул им – каждому! – в глаза. Они порочны! Все до одного!». Это вовсе не «раскаяние в свою пользу», как решил Вадим Григорьевич, это иррациональная истерика, подтвержденная воспоминаниями людей, присутствовавших на знаменитом заседании Конвента 9 термидора II года республики. Очевидцы констатировали, что в тот день Робеспьер метался по залу заседаний, «как подстреленная птица», подбегал то к одним, то к другим группкам депутатов с криком: «К вам обращаюсь я! К вам, честные люди, а не к этим разбойникам!» – и неизменно слышал в ответ смех, свист и оскорбления. Даже та часть стихотворения, которую нельзя подтвердить документально, вполне укладывается в схему личности героя: мы не знаем, было это или нет, но вполне могло быть. Откуда такая уверенность? Когда-то я увлекалась историей той революции, много про нее читала, в том числе и речи Робеспьера, произнесенные им в Конвенте. Поэтому я бы не стала с ходу отвергать утверждение о том, что в последние месяцы своей жизни Робеспьер начал сходить с ума. Но крови на нем все-таки гораздо меньше, чем на других участниках тех же самых событий. Так что ни о каком кровавом сумасбродстве здесь речь не идет, это просто миф, то, что сами французы именуют la légende noire, то есть «черная легенда». Впрочем, на эту тему лучше вести отдельный разговор.

 

А вот что меня по-настоящему озадачило – так это определение «эгоцентристка» по отношению к героине «Записок мизантропа». Впрочем, здесь для начала необходимо понять, какой смысл вкладывается в слово «эгоцентризм». Раньше так называли крайнюю степень эгоизма, граничащую с психическим расстройством, и если так, то я позволю себе не согласиться с Вадимом Григорьевичем. Классический мизантроп не тождественен эгоцентристу, а скорее противоположен ему. Успешный эгоцентрист манипулирует окружающими людьми к своей выгоде. С чего бы ему этих людей ненавидеть? Разве барин может ненавидеть своих холопов? Разве Солнце станет ненавидеть планеты, обращающиеся вокруг него? Героиню «Записок мизантропа», да и мизантропа вообще скорее имеет смысл сравнивать с полубезумным древним прорицателем, бичующим людские пороки в полном осознании своей личной святости (или без оного). Поэтому слово «страстотерпица» вызвало у меня скорее одобрительную улыбку, хотя и показалось чрезмерным. Кто-то из этих проповедников предпочитал проживать в обществе обличаемых им людей, кто-то удалялся в отшельничество; порой их сжигали на кострах, порой канонизировали, довольно часто сжигали и канонизировали одновременно. Однако в эгоцентризме их никто никогда не обвинял. Как раз наоборот, презирающий человечество мизантроп может порой и бескорыстно облагодетельствовать кого-нибудь из окружающих, снизойти до мелких людских страстишек, чтобы тем сильнее впоследствии ненавидеть и презирать. Так взрослый порой снисходит до капризов детей, играющих в песочнице.

У термина «эгоцентризм» имеется и другое истолкование: абсолютная уверенность в своей правоте. Однако каждый человек устроен так, что бессознательно считает себя правым, поэтому все мы в какой-то степени эгоцентрики. Замечу, что моя героиня не навязывает окружающим своего мнения о мире и свой образ жизни, она хочет лишь одного: чтобы ее оставили в покое и разрешили существовать по своему усмотрению. В конце концов, из текста понятно, что ни на чьей шее она не сидит и проблем для окружающих старается не создавать. Конечно, героиня больна душой. Презрение и ненависть к людям разъедают ее душу, как серная кислота. Но разум-то она сохранила! Что за эгоцентричные утверждения прозвучали в «Записках»? Давайте взглянем на пару примеров. В самой книге они в явном виде не сформулированы, но вдумчивый читатель – по моему замыслу – должен был увидеть их между строк.

 

1) Современная экономика устроена так, что самой важной задачей в ней сделалось не производство, а постоянная стимуляция потребительского спроса. К сожалению, справедливо и другое: чем гаже, примитивнее, мелочнее и бездуховнее отдельно взятый человек, тем он перспективнее в качестве потенциального потребителя. Нельзя допустить, чтобы люди реализовывали себя в творчестве, в самообразовании или в бескорыстной дружбе. Это разрушит экономику. Самореализация должна происходить исключительно за счет приобретения новых товаров.

2) Право людей на тишину и на жизнь в окружении естественных звуков важнее, чем право других людей на прослушивание звуковых волн громкостью 180 децибел с обилием низких частот. Которые, вообще-то, не безвредны и при особенно «удачном» стечении обстоятельств могут вызвать серьезную аритмию вплоть до внезапной остановки сердца. (Давайте сравним еще с одним утверждением, которое сейчас почему-то сделалось общепринятым: право людей на чистый воздух важнее, чем право других людей на курение табака и прочих курительных смесей. Которые, вообще-то, не безвредны и при особенно «удачном» стечении обстоятельств, например, если речь идет об астматике, могут привести к внезапной остановке дыхания).

 

Спорить с героиней не только можно, но и крайне полезно. Для меня как для автора ее мнение – не абсолютная истина, а приглашение к диалогу.

***

Читая рецензию, я заметила в ней два наиболее серьезных, можно сказать, глобальных упрека в свой адрес. Первый – это чрезмерная депрессивность произведения, ощущение безысходности, которое остается у читателя, закрывающего книгу. Упрек, безо всякого сомнения, справедливый и очень общий в том смысле, что его можно отнести не только к «Мизантропу» и «Маскараду», но и ко всему моему творчеству в целом. Я слышала его неоднократно, в самых разных вариантах: «Умножаешь зло и печаль в этом и без того несправедливом мире», «Увеличиваешь энтропию Вселенной». Боюсь, что полный ответ существенно выходит за рамки данной заметки, поскольку неизбежно затронет всё мое творчество в целом, а не только его литературную часть. Но частично ответить все-таки попытаюсь.

Да, рассказы получились страшными и тяжелыми. Да, они автобиографичны, и героиня унаследовала самую темную, самую злую компоненту моей души. Моя героиня – это и есть я, взятая в минуты запредельного отчаяния, которые случаются в жизни у каждого человека. Но я намного больше и сложнее своей героини.

Тем не менее, «Записки мизантропа» довольно точно отображают чудовищную духовную метаморфозу, в которой сошлось всё: и мои личные обстоятельства, и судьба моего поколения. Я сразу обратила внимание на то, что в самом начале рецензии Вадим Григорьевич пишет про «печаль и скорбь в трёх опусах Шуликовской: в «Похождениях бравой аспирантки», уже упомянутой мною книге (то есть в «Записках мизантропа» – В.Ш.) и в «Хрониках одной жизни»». Не упомянута еще одна книга: сборник «Настоящие путешественники во времени», первая по времени написания и издания. Видимо, в той книге еще присутствовал свет. Если взглянуть на даты, то между «Замком бессмертия» – последней прозой, вошедшей в «Настоящих путешественников во времени», – и «Записками мизантропа» – первой прозой, вошедшей в следующие три книги, – зияет пропасть почти в 15 лет. Кто-нибудь задавался вопросом, что происходило со мной все эти годы? Что происходило с тем миром, где я жила? Вальс-фантазия «Безумец могилу роет…» – не только образчик комбинаторной поэзии. Это еще и похороны лирического героя «Записок безумца»! Того самого, который кричал: «Буду жить! Всё равно буду жить!» – в последнем стихотворении этого цикла. Что с ним случилось, если теперь он сам роет себе могилу? Случилась тяжелая и страшная душевная битва, причем в «Записках мизантропа» описаны далеко не все ее эпизоды. Я проиграла эту битву в том смысле, что мне не удалось сохранить веру в людей, веру в то, что окружающий нас мир добр и справедлив, хотя бы в конечном счете. Этот проигрыш – моя вина, за которую мне, вероятно, еще предстоит ответить, и я не верю в возможность своего исцеления. Мизантропия – это как злокачественная опухоль в сердце. Сколько ее ни лечи, все равно когда-нибудь даст метастазы.

 

Однако я не взялась бы фиксировать свои горечи на бумаге и выносить их на всеобщее обозрение, если бы не считала, что это может оказаться полезным. Меня можно упрекнуть в том, что «Записки мизантропа» здорово бьют по нервам. Отвечу словами героя известной советской кинокомедии: «Иногда приходится делать людям больно для того, чтобы потом им жилось хорошо». Моей задачей было прошибить толстокожих и непрошибаемых, сделать так, чтобы они хотя бы на пять минут вышли из своего агрессивного самодовольства. Вспомним, как в «Кавказской пленнице» герой, изображающий медбрата, оценив толщину шкуры Бывалого, откладывает в сторону обычный шприц и берет другой, ветеринарный.

Результатом стало то, что напряженность «Мизантропа» может оказаться чрезмерной для менее толстокожих людей, у которых возникает ощущение, что их толкают в пропасть отчаяния. Однако падение в эмоциональную пропасть – для человека мыслящего – тоже бывает полезно. Достигнув дна, когда дальнейший рост отчаяния кажется уже невозможным, пора задуматься и оглядеться. О чем говорят «Записки мизантропа» и «Маскарад неидеальных людей», если отбросить эмоции?

 

Во-первых, о том, что мы переживаем конец цивилизационной парадигмы (термин мой – В.Ш.). Та история, которая началась около пятисот лет назад, история по преимуществу европейская и христианская, подходит к концу:

Все вопросы давно решены,

Исчерпан сюжет.

Отсюда, кстати, и «Антистихи», источником которых послужили представители именно этой, подходящей к концу, парадигмы, то есть европейские авторы последних 500 лет. Исключение – ода Горация, но по той роли, которую она сыграла в европейской литературе Нового Времени, ее с легкостью можно отнести к этой же цивилизационной парадигме. Что я написала в предисловии к «Похождениям бравой аспирантки», обращаясь к Джордано Бруно? «Вы стоите в начале той эпохи, которая заканчивается на нас». Какой подзаголовок носят «Записки мизантропа»? «Хроники эпохи духовного безвременья». «Заря взойдет, но не для нас», – сказано в самом начале «Маскарада неидеальных людей». Конец цивилизационной парадигмы – вовсе не конец света. Цивилизации исчерпывают себя, это нормально. Так бывало уже много раз, и еще не раз будет: «Эпоха смутных идеалов и растяженья красоты». В другой своей работе («7 тезисов») я пишу о «кризисе целеполагания». Вкратце основную идею можно объяснить в следующих словах: человеческое общество с его специфическим восприятием времени, с его неотвратимым движением от прошлого к будущему, устроено так, что нам необходима иллюзия движения вперед, к некоторой глобальной цели, иными словами, прогресс. Между тем сейчас мы попали в ситуацию, когда старые цели уже обветшали и дискредитировали себя, а новых еще не придумали. И общество начинает загнивать, как загнивает лишенная движения вода в стоячем болоте.

 

Во что это в итоге выльется? Ну, наверное, во что-нибудь нехорошее, вроде жуткого финансового кризиса, экологической катастрофы и / или очередной мировой войны. И на самом деле это неинтересно. Интересно предугадать, что случится потом. В «Записках мизантропа» я никаких сценариев читателю не предлагаю, но если брать не только «Записки», а все мое творчество в целом, то ответ напрашивается сам собой: оптимальный сценарий, который я оцениваю все-таки как достаточно вероятный, предполагает наступление, условно говоря, нового Средневековья, то есть такого периода, когда происходит интенсивный рост духовности, а технический прогресс практически стоит на месте (сейчас всё наоборот). А на самом дальнем горизонте планирования маячат Homo in tempore и настоящие путешественники во времени, обитатель «Замка бессмертия», «зеркальные люди» и героиня «Хроник одной жизни».

***

Отсюда и ответ на второй глобальный вопрос, поставленный в рецензии: кому адресован «Мизантроп»? Разумеется, не ржавому автомобилю «Москвич», который действительно существует, вовсе не ржавый, но всё же не умеет читать. На самом деле, пусть даже никому не адресован, в этом нет ничего страшного. Еврипид (если верить юному Ницше) писал свои трагедии в расчете всего на двух зрителей: себя самого и Сократа. Впрочем, адресатов «Мизантропа» найти не так сложно. Могу предложить на выбор несколько версий.

Первая и самая очевидная: представителям грядущих поколений. Тем, о которых в «Антистихах» написано: «Но будут и наследники иные!» Впрочем, им бы я адресовала не столько «Мизантропа» и «Маскарад», сколько как раз другие мои книги.

Второй ответ, который напрашивается сам собой, – участникам «Маскарада неидеальных людей», раз уж я объединила два этих произведения в одной книжке. И вновь позволю себе не согласиться с характеристикой Вадима Григорьевича.

 

Многие строки «Маскарада» пронизаны пессимистическими настроениями с близкими к эстетике и философии декаданса мотивами безысходности и отчаяния, духовной смерти и небытия. И нет-нет, да вдруг пахнёт от строк «Цветами зла» Шарля Бодлера или «Цветами плесени» Тудора Аргези!

 

Так получилось, что творчество и Бодлера, и Аргези я знаю и люблю. Но герои «Цветов плесени» – это, в сущности, уголовники. Убийцы и воры. А герои Бодлера замечательны тем, что не делают в своей жизни ничего полезного, кроме бесплодных умствований и бесконечного нытья. Что же касается участников «Маскарада», то они, пусть даже охваченные отчаянием, безысходностью и ужасом, тем не менее реализуют себя в творчестве, становятся крупными политическими деятелями, творцами новых религий. Разве можно назвать декадентом Катона младшего (Добродетельный-1) или того же Робеспьера? Разве декадент способен взвалить на себя чудовищное бремя ответственности и вслед за Лжецом решить: «Пусть лучше верят в то, что я сказал»? И ужаснуться последствиям: «Увы! Они меня обожествляют!» – но решения своего не отменить. Разве этих людей можно назвать лишними или ненужными? Конечно, герои «Маскарада» неидеальны, но у них имеется одно общее достоинство: они не звери в том смысле, что их поступки заведомо не сводятся к животным инстинктам. Читатель может увидеть в них ангелов или демонов, но, по крайней мере, не мистера Томлинсона, героя одноименного стихотворения Киплинга, которого не пустили ни в рай, ни в ад, потому что за всю свою жизнь он не совершил ни одного самостоятельного поступка, ни хорошего, ни даже плохого. Преддверие ада, описанное в «Божественной комедии» Данте, им не грозит.

Могу предложить и третий ответ: цель «Записок» – угодить Господу (если кто-то из читателей в него верит) либо «насытить бездну, живущую внутри меня». К чему в конце концов приходит Пророк, последний из героев «Маскарада»?

 

Я жил, творил, я видел свет,

Я ждал и мучился, волнуясь…

Неважно, понят я иль нет

Или куда сейчас шагну я.

 

Творчество может существовать и per se, не адресованное никому, направленное в никуда. Каждое произведение искусства – самостоятельный артефакт, ценный уже просто тем, что он существует. Эта последняя мысль, кстати, неплохо коррелирует с фантастической версией, обстоятельно изложенной в пятой части «Краткого курса общей физики». Правда, там творчество взято в своем первозданном виде чистой мечты, которую не обязательно облекать в ноты, краски или слова. Цитатой из «Краткого курса» я и позволю себе завершить мой ответ на рецензию Вадима Григорьевича – за которую я не могу не выразить ему мою живейшую благодарность.

 

Но пусть не нам назначено призванье

В свои мечты навеки удалиться.

Тогда встревожит сонное сознанье

То, что мечты способны воплотиться.

Не в будущем – тот случай слишком прост,

Нет, наша мысль не прекращает длиться

В иных мирах, ведущих счет и рост

Помимо нам известного доселе

Учения о численности звезд,

Но существующих на самом деле.

Недоказуемо, хотя красиво:

Твои мечты живут, страдают, верят

И в свой черед творят мечты счастливо…

Мы тоже – часть мечты кого-то, где-то

Следящего за нами терпеливо:

Он, посторонний, выдумал все это.

А кто-то третий выдумал его,

Его светила и его планеты.

---

1.Этот текст возник как ответ на с письмо В.Г.Бедермана (г.Чайковский) "ВОИНСТВУЮЩИЙ МИЗАНТРОП, или ОТКУДА ВЕТЕР ДУЕТ" (Заметки по прочтении книги Валентины Шуликовской «Записки мизантропа. Маскарад неидеальных людей»). Разрешения на публикацию самого письма у меня, к сожалению, нет.